Начавшаяся во второй половине 70-х в США неоконсервативная волна породила весьма глубокую идеологию, постепенно захватившую такие разнородные силы, как американские республиканцы и демократы, английские консерваторы и лейбористы, европейские правые и европейские левые, латиноамериканские демократии и азиатские диктатуры, советскую номенклатуру и советских диссидентов. Эта идеология вдохнула новую жизнь в мондиалистские идеи, при этом вытравив из них либеральный дух разрядки и конвергенции. Так возникла идеология глобализации, вокруг которой объединились элиты самых различных стран и цивилизаций, составив "Вашингтонский консенсус”.
Эйфория новой идеологии
90-е годы были периодом триумфального шествия новой идеологии и социальной практики под аккомпанемент эйфории идеологем типа "Конца истории” Фукуямы. Суть этой идеологии была не нова, она отличалась от классических западных правых идеологий лишь большим цинизмом, радикальностью и мессианством, окончательным разрывом с традиционным гуманизмом и заменой его доктриной "прав человека”, подменявшей универсальные социальные права политическими, актуальными лишь для сытой верхушки среднего класса.
Права избирать, самовыражаться, обладать собственностью, накапливать и крутить деньги, свобода передвижения, слова, собраний, политических тусовок — все это было поставлено выше права на жизнь, кусок хлеба, гарантированную работу, здоровье и образование детей. По сути, "Вашингтонский консенсус” означал реакцию против главных достижений XX века, связанных с успехами европейской социал-демократии и "Нового курса” Рузвельта.
Социальная практика быстро выявила глубокую антигуманность этой идеологии. Наступление Рейгана, Тэтчер и Буша на "вэлфэр” — пособие для бедных, борьба Горбачева с "большим собесом”, "либерализация” экономик развивающихся стран резко увеличили число бедных. Рост нормы эксплуатации и сокращение потребления значительной части населения мира породили формально оптимистические показатели экономического роста для ряда стран, на самом деле отражавшие лишь процесс перераспределения капиталов в пользу богатых в мировом масштабе и раздувания пузыря фиктивного капитала.
Однако этот процесс резко ограничил творческий потенциал человечества. Падение уровня образования, здравоохранения и социальных гарантий привело к сокращению не только потребления, но и реального сектора экономики. Рост фиктивного капитала резко опередил реальную стоимость активов, в результате чего начался глобальный процесс их обесценения, приведения в соответствие с новой экономической реальностью.
Первым этапом был азиатский кризис, обесценивший капиталы, вложенные в экономику стран — поставщиков сырья и комплектующих. Затем — российский кризис 1998 года, подведший черту под неоконсервативным экспериментом в России. Кризис в Европе, мудро сдемпфированный и растянутый на несколько лет за счет жесткой экономии бюджетов под предлогом введения "новой европейской валюты”, тем не менее серьезно обесценил активы и снизил уровень жизни. Наконец, грядущий обвал рынков в США завершит этот процесс.
Крах неоконсервативной идеологии и социальной практики становится все очевидней. И такой авторитетный на Западе и в России экономист, как Дж. Гэлбрейт, решился окончательно поставить точки над "i” и назвать вещи своими именами.
Я позволю себе далее привести полностью его статью, которая, с моей точки зрения, должна стать предметом глубокой и заинтересованной дискуссии и способствовать ясному пониманию российской публикой сути предстоящих миру и стране перемен.Кризис глобализации Дж. Гэлбрейт
"Доктрина, известная под названием "Вашингтонский консенсус”, стала символом веры глобализации. Суть ее в убежденности в том, что рынки эффективны, что государства не необходимы, что богатые и бедные не имеют между собой конфликтующих интересов, что все идет к лучшему, если не вмешиваться. Она подразумевала, что приватизация, либерализация и открытые рынки капиталов ускоряют экономическое развитие, что правительства должны иметь сбалансированные бюджеты и бороться с инфляцией и больше почти ничего не делать.
Но на самом деле ни одно из этих утверждений не соответствует действительности. Правда состоит в том, что бедные люди, а их на земном шаре большинство, каждый день хотят есть. Политика, которая гарантирует им это — с помощью постоянно улучшающегося рациона питания, жилищного строительства, здравоохранения и других вполне материальных вещей, — это хорошая политика. Политика, которая прямо или косвенно рождает нестабильность, препятствует тому, чтобы бедные люди ели, будь то во имя эффективности, или либерализации, или даже свободы, — это плохая политика. И есть способы отделить политику, которая удовлетворяет этому минимальному стандарту, от той, которая не в состоянии этого сделать.
Импульс к конкуренции, либерализации, приватизации и открытому рынку капиталов на деле подорвал экономические перспективы для многих миллионов из наиболее обездоленных людей мира. И это была не просто наивная или неверная кампания. В той степени, в которой она наносит урон ежедневному обеспечению людей хлебом насущным, такая политика очень опасна для безопасности и стабильности мира, включая и западный мир.
Самую большую опасность сейчас представляет собой Россия, катастрофический пример провала рыночной доктрины. Однако серьезная опасность возникает также в Азии и в Латинской Америке, и, судя по всему, так скоро эта опасность не рассосется.
По сути, речь идет о кризисе "Вашингтонского консенсуса”. Этот кризис очевиден всякому. Но не всякий хочет это признать. Дело в том, что плохая политика, как правило, проваливается. Но те, кто проводит эту политику, разработали защитные механизмы.
Существует аргумент, согласно которому всякий нежелательный случай — это якобы неудачное исключение из-за непредвиденного стечения обстоятельств. Мексика была исключением, потому что вспыхнуло восстание в штате Чьяпас, произошло убийство в Тихуане. Затем исключениями стали Южная Корея, Индонезия, Таиланд — потому что там обнаружили масштабную коррупцию, протежирование и т. д. (но уже после того, как вспыхнул кризис). Затем пришел черед следующему исключению — России. В России, говорят нам, криминал, достойный пера Достоевского, взрос на трупе советского коммунизма и перевесил эффективность и стимулы свободного рынка.
Но когда число исключений превышает число положительных примеров, видимо, что-то неладно с правилами. Где удачные примеры либерализации, приватизации, дерегулирования, здоровых денег и сбалансированных бюджетов? Где нарождающиеся рынки, которые действительно родились, где развивающиеся страны, которые развились? Где переходные экономики, которые удачно и счастливо завершили переход?
Посмотрите внимательно, потрудитесь. Их не существует. Во всех так называемых исключениях — в России, Южной Корее, Мексике, а также Бразилии — государственные программы развития включали либерализацию, приватизацию, дерегулирование. Но затем свободный приток капитала привел к переоценке местной валюты, что сделало импорт дешевым, а экспорт неконкурентоспособным. Поскольку обещания "трансформации” остались нереализованными, инвесторы поскучнели. Началась погоня за качеством, как правило, сопровождающая повышение процентных ставок в "качественных” странах, например в США в 1994 и 1997 годах. Очень небольшой рост процентных ставок в США в марте 1997 года спровоцировал отток капитала из Азии, что и привело к таиландскому кризису.
Российский кризис особенно печален и драматичен. В 1917 году большевики пообещали измученному войной народу освобождение от угнетения. Через 70 лет этот урок был забыт. А урок состоит в том, что не бывает легкого, внезапного, волшебного перехода. В 1992 году адвокаты "шоковой терапии” последовали большевистской тропой, вступив в противоречие со здравым смыслом и российским политическим устройством.
Именно в этом был смысл военного штурма, который предпринял Ельцин в 1993 году против российского парламента. Это был акт насилия, который мы, на Западе, к своему стыду, стерпели во имя "экономических реформ”.
Есть ли альтернатива? Да, есть. За последние полвека успешные и продолжительные периоды глобального развития всегда происходили в странах с сильными правительствами, смешанным укладом экономики и слабо развитыми рынками капитала. Такова история послевоенных Европы и Японии, Южной Кореи и Тайваня в 80—90-х годах, Китая с 1979 года. Именно эти примеры, а вовсе не примеры свободного либерального рынка (Аргентина середины 70-х или Мексика после 1986 года) являются историями успеха глобального экономического развития в наше время.
Взгляните на Китай. Это страна с пятидесятилетней традицией однопартийной системы, классический пример всеобщей регламентации, идеологии и экономических провалов. Однажды там произошел страшный голод, которого вполне можно было избежать. Из-за него пострадали 20 или 30 млн человек. Но с 1979 года Китай начал проводить реформы, которые полностью преобразили лицо страны.
Все началось с самой масштабной сельскохозяйственной реформы за всю историю человечества. Реформы, которая за пять лет эффективно покончила с дефицитом продовольствия. Затем стали проводить политику, дружественную по отношению к прямым иностранным инвестициям, позволившим поднять городскую и деревенскую промышленность. Наличие совместных предприятий и частных компаний привело к значительному улучшению условий жизни населения.
Китайский пример демонстрирует потенциальную эффективность устойчивой политики развития, которая отдает приоритет постоянному и непрерывному улучшению в течение долгого времени. В отличие от России Китай только один раз совершил ошибку Большого скачка. И он никогда не либерализовывал своего рынка капиталов, опасаясь, что неконтролируемые переливы вызовут череду бумов и спадов, с которыми бедная страна не сможет долго справляться.
Сегодня в Китае нет демократии. Он политически не свободен. Но следует признать, что китайское правительство ответило на основное требование китайского народа: оно дало ему пищу и кров. Следует признать, что любой альтернативный режим, который не отвечает этим сущностным нуждам, не способен привнести в страну внутренний мир, демократию и права человека.
Итак, не стоит питать иллюзий. Неолиберальный эксперимент потерпел крах, причем не из-за непредсказуемых событий, а потому, что он был и остается системно и фундаментально порочным. Необходимо изменить этот наивный и обреченный взгляд на неуправляемый мировой порядок. Необходимо, наконец, завершить рейгановскую эру развития. Следует вернуться к таким программам развития, которые бы во главу угла в качестве первейшего приоритета ставили насущные потребности человека, миллионов тяжело работающих людей, которые хотят есть каждый день”.
Экономические аспекты политики неоглобализма
Кроме морального аспекта в оценке сути и кризиса неоконсерватизма важно понимание стратегических интересов, за ним стоявших. Проповедь свободы торговли и открытых рынков товаров и капиталов стара как мир. Свобода торговли стимулирует специализацию на тех отраслях, где относительные издержки производства меньше (пусть даже абсолютные — больше). Этим она как бы фиксирует и максимально углубляет отсталость третьих стран и дает толчок специализации развитых на самых высокодоходных технологиях.
Наоборот, протекционизм, увеличивая текущие издержки экономики, обеспечивает для отсталых стран, выражаясь словами Листа, "промышленное воспитание нации”, то есть стимулирует развитие перспективных отраслей вопреки их относительной неэффективности на этапе становления.
Таким образом, страны "догоняющего развития” также нуждаются в протекционизме, как развитые страны — в свободе торговли. Свобода торговли увеличивает богатство передовых стран за счет обнищания и деградации экономики стран "догоняющего развития”. Вырваться вперед таким странам удавалось лишь на пути протекционизма (США и Франция в XIX веке, Германия в XIX—XX, Япония в 50—80-е годы XX века). Только достигнув соответствующего уровня развития, эти страны смогли воспользоваться преимуществами свободы торговли.
То же самое можно сказать об открытых рынках капиталов. Они создают грандиозные преимущества странам с высокоструктурированной, эффективной системой денежного обращения, но означают смертельное обнищание для стран с отсталым, неэффективным денежным хозяйством.
Механизм здесь столь же очевиден. Валюта стран с более эффективным денежным обращением более привлекательна, будучи финансовым инструментом с гораздо более широким спектром возможностей. Страны с эффективной системой денежного обращения (монетизация ВВП 85 — 110 процентов) в условиях открытых рынков капитала осуществляют экспансию своих валют на рынки стран с менее эффективным денежным хозяйством (10—15 процентов в России, 45—55 процентов — в Латинской Америке, 40—65 процентов — в ЮВА, 8—20 процентов — в Африке) для обслуживания их внутренних оборотов.
Прирост денежной массы в этих странах оказывается возможен лишь путем займов или обмена на реальные ресурсы. При монетизации ВВП в 70 процентов надо отдать за обслуживание 1 процента прироста ВВП материальных ценностей на сумму 0,7 процента ВВП для обеспечения необходимого прироста денежной массы в обращении. Эти суммы изымаются из инвестиционных средств и тормозят рост реального сектора экономики.
Недостаток собственных инвестиционных средств в этих экономиках компенсируется "возвратом” вывезенных инвестиционных ресурсов, но уже в форме иностранного капитала, что порождает перераспределение собственности в мировом масштабе. Инвестиции в экономику с искусственным дефицитом инвестиционных ресурсов оказываются крайне выгодными.
Таким образом открытые рынки капитала порождают систему перераспределения собственности. Более того, этот механизм постепенно приобретает обезличенный характер в форме портфельных инвестиций, когда собственно предпринимательство и инвестирование осуществляются национальными предпринимателями и менеджментом, в то время как спекулятивный капитал оперирует исключительно фиктивным капиталом, возникающим из обязательств этих инвесторов.
В конце концов подобная финансовая эксплуатация реального сектора экономик "догоняющего развития” приводит к его деградации и сужению, а фиктивный капитал оказывается необеспеченным и бежит в мировой финансовый центр — в США, где разогревает рынок, делая и здесь фиктивный сектор непомерно раздутым относительно реального, и завершает цикл обесценением фондов, девальвацией валюты, которые приводят фиктивный сектор в соответствие с реальным. Общие потери от "сдувания” пузыря фиктивного капитала оцениваются сегодня экспертами в 3200—3600 млрд долл. за 1998—2001 годы.
На этом последнем этапе национальные финансовые круги США оказываются заинтересованными в перекладывании тяжести обесценения на внешних инвесторов. Для этого они с опережением выводят свои активы из фондов в доллар, спасая их при обрушении фондового рынка, а на следующем этапе покупают дешевые иностранные активы, спасая свои капиталы от девальвации доллара. Таким образом, американский и европейский средний класс через банки и пенсионные фонды, а также непосредственные портфельные вложения теряет при обрушении фондового рынка, а внешние инвесторы теряют дважды: первый раз — приобретя переоцененные фонды, второй — при девальвации доллара.
Глобальные политические сдвиги
Поскольку все, что можно было достигнуть благодаря либерализации рынков капитала, уже достигнуто, а основной интерес теперь будет связан с перераспределением капиталов от нерезидентов к резидентам на самом американском рынке, неоконсерватизм и неоглобализм постепенно теряют свою социальную базу. С этим связан грядущий тектонический сдвиг в раскладе политических сил в мире.
Прежде всего неизбежным становятся глобальное отступление неоконсерватизма и приход "новых” левых, соединивших гуманистические и социалистические концепции с традиционными ценностями либерализма. Фактически неизбежен приход нового издания социал-демократии, часто с новым словесным оформлением программ. Очевиден рост популярности экономических концепций типа "устойчивого развития”.
Неизбежно постепенное акцентирование этической стороны социальных и политических проблем в Европе, скорее всего, под христианскими лозунгами, так что новые политические силы могут принять христианско-социалистическую окраску. Неизбежным становится приход к власти сторонников протекционизма, более национально ориентированной и закрытой политики, антиглобалистов, иногда в экстремистских формах. Это породит интерес к религии и культуре как политическим аргументам.
Наконец, крах неоглобализма в условиях глубокой компрометации мондиализма означает усиление звучания геополитических аспектов в политике, которое будет развиваться с новым подъемом ВПК, армий и спецслужб.
Образовательный проект ForexEgregor
